ОТЦЫ
У многих моих сверстников, родившихся после войны, отцов не было.
Победив, вернувшись домой и родив детей, они один за другим уходили из жизни. Не по своей вине. Их забрала та война, которая считалась оконченной.
Война окончилась, а раны и болячки, нажитые на ней, остались. И они косили бывших фронтовиков.
Уходили они из жизни, помню, почему то… в конце осени.
Они и их близкие, как и жильцы дома, знали, что они уйдут. Это было видно и детям. А уходящие, сидя, грелись на осеннем солнышке и печально смотрели на галдящих детей и курили, много курили. Так, наверное, было легче уходить и оставлять своих детей в неизвестности.
Они сидели в модных по тем временам кепках-восьмиклинках, набросив на исхудавшие плечи враз ставшие им большими пиджаки, из рукавов которых несуразно торчали жилистые руки. Очень добрые руки.
Глядя на уходящих, женщины собирались в углу двора, молчали или плакали. А потом приходили из военкомата и забирали ордена покойного, за исключением Ордена «Отечественной войны», который «по статусу» оставался в семье солдата.
А жильцы дома старались поддержать сироту, в частности, называли его по отчеству.
Но как бы там ни было, наши отцы оставили после себя достойное поколение. К сожалению, не у всех нас это получилось. Очень жаль.
Никому бы это не помешало.
ДВОРОВЫЕ РАДОСТИ, САХАР.
Сахар был дефицитом. Но это был настоящий, твёрдый (до крепости камня!) сахар, что доставляло корыстную радость врачам-стоматологам и зубным техникам.
Нынешние такой сахар делать уже не умеют.
Сахар был упакован в полукилограммовые пачки синеватого цвета, обвязанные тесемкой розового цвета.
Давали сахар из расчета пачка в одни руки. Очереди выстраивались громадные, и, понятное дело, для увеличения объема закупки предприимчивые жильцы «нанимали» детвору, выдавая её за своих детей. За участие в этой безобидной «афере» ребенку полагалось два куска сахара.
Предпринимателей было больше, чем детей в округе, поэтому дети на их радость эксплуатировались по нескольку раз в день. К вечеру нам на сахар становилось смотреть тошно, но процесс шел и его никто добровольно не прерывал.
Понятное дело, продавщица тётя Люся была в курсе «этих делов», и лишь один раз она не сдержалась, когда четырехлетний Славик в третий раз за час предстал перед ней, держа, как хомяк, за щеками два куска гонорарного сахара.
«Мамаша! У Вашего сына от того сахара сзади слипнется!», – закричала на арендаторшу ребенка тётя Люся.
Перепуганный Славик молниеносно выплюнул недоеденный сахар в ладонь и испуганно уставился на своего старшего брата Борьку. Тот не растерялся: «Ничего, мы ему клизму сделаем».
Лицо Славика исказила гримаса ужаса, но он быстро затолкал сахар себе в рот. Не пропадать же добру.
Брат знал, что говорил. Уже с пяти лет он знал, что будет врачом, и ему это было нужно, чтобы вылечить маму. В военное время, работая в шахте, мать подхватила какую-то легочную «хворобу» и после рождения второго сына, Славика, совсем слегла. Вызывать к ней врача из поликлиники посылали Бориса. И тот стал слыть среди детей докой по медицине, в частности, рассуждая о возможностях пенициллина.
Семью тащил на себе отец – одноногий инвалид на деревяшке, по слухам работавший сторожем в анатомическом театре и еще где только можно.
Не помог пенициллин Борькиной маме…
А диплом врача Борис получил. И тогда мы впервые увидели отца братьев хмельным. Подпрыгивая на убогом деревянном протезе, он размахивал этим дипломом и твердил: «Мой старший сын – врач! Борис, мой сын, – врач».
Тётя Зоя, наша соседка, внимательно изучила диплом, ушла домой и вернулась со своим сыном Колькой, известным симулянтом:
«Боря! Я Вас прошу вылечить моего босяка. У него всё время болит живот».
Борька велел симулянту показать язык, подтвердив, что у ребенка забит желудок и ему надо поставить клизму. И, если надо, то не одну.
И Борька таки был прав. У больного боли прошли сразу, как только тётя Зоя поволокла его на ту экзекуцию. Но тётя Зоя предписания новоявленного врача выполнила. И ведь помогло.
Это был первый исцеленный им пациент. Но благодарности к врачу он не испытывал и впредь от Бориса прятался. Кольку понять можно. Ничего хорошего от новоиспеченного врача-вредителя Колька уже ждать не мог.
И сама эта, с позволения сказать, «медицинская операция» была до крайности обидной.
В этом случае Борька ничем не рисковал. Клизма приносит облегчение, дает возможность сидя обдумать свою жизнь. Главное – своевременно добежать, не закашляться и не расплескать по дороге. А дальше всё на автомате.
Я думаю, что Борька сегодня – выдающийся ученый-медик, основоположник такого направления в медицине, как «гидроколонотерапия», одной из первых жертв которой и стал малолетний сосед с подачи его мамаши – тёти Зои.
Разница в названии этого медицинского действа обусловила и разницу в его оплате. Тётя Мотя, няня из больницы, например, ставила клизму за 50 копеек, что считалось дорого.
Кстати, наш врач Борька тогда ничего не заработал.
ВАРЕНЬЕ
А варенье после войны варили в каждом дворе.
Газа тогда еще не было. Варка производилась на примусах и керогазах. Варенье
– «дабы не чадить в коммунальной кухне» – варили во дворе в медных тазиках.
А какие были варенья! Черешневое, вишневое, кизиловое, сливовое, ореховое, абрикосовое, из райских яблочек и прочее, прочее, прочее…
Любили вкусно поесть в Одессе. Кому это мешало?
Для детей варка варенья – была тем самым раем, которого ждали и потом долго вспоминали.
Радости у носившейся от тазика к тазику детворы, облепленной осами, было не меряно.
Шел «сбор пенки». Хозяйки снимали шумовкой пену с кипящего варенья, а детвора радостно собирала ее в алюминиевые кружки, а при случае облизывала и шумовки. Но это, чтоб никто не видел. И никому это не мешало.
А после того, как варенье было сварено и розфасовано, каждая хозяйка считала себя обязанной выдать всякой заинтересованной «босявке» по куску серого, а то и белого хлеба, обильно намазанного вареньем. И всем было хорошо.
Правда, на этом деле погорел жадоба Монька. Он, воспользовавшись отсутствием хозяйки у тазика, лизнул горячую шумовку и обжег язык. Но Монька, не был бы он Монькой, если бы не заработал на этом деле. За 10 копеек он демонстрировал детворе, измазанный «синькой» в лечебных целях, язык.
Было интересно всем, а девчонки даже взвизгивали от восторга и страха.
Сейчас Моня – коммерсант и толкает китайский ширпотреб. А начинал, показывая за деньги ошпаренный язык.
А теперь такого варенья уже не варят и чужую детвору им не угощают.
Ей-богу, обидно!
“БИЗНЕС”
До конца 50-х годов одесские дворы практически ежедневно слышали вопли старьевщиков: «Старые вещи покупаем!».
Считалось хорошим тоном «подсобить» рекламе старьевщика фразой: «А новые крадем!». Почему-то в Одессе многие были уверены, что старьевщики «цупят» новые вещи, сушившиеся во дворе.
И даже интеллигентная тётя Рита, работавшая ранее фармацевтом в аптеке Гаевскаго, заслышав вопли старьевщика, обязательно кричала ему с третьего этажа нашего
дома:
«Где кальсоны моего мужа?!».
Мужа к тому времени уже не было лет десять, и кальсоны «спёрли» лет десять до дезертирства мужа тёти Риты к другой даме, кстати, работавшей провизором в этой же аптеке.
И во всём виновата сама тётя Рита. Если бы она сушила брюки мужа и их спёрли, то он бы остался у нее дома, так как в то время в Одессе по улицам без штанов и даже в одних кальсонах не ходили. Сейчас ходят.
И если повезло ребенку, то выклянчив у родителей старую ненужную вещь (а то и «сперев» ее), он обменивал ее на свисток «Уйди-уйди» либо леденец, который потом по очереди лизала детвора со всего двора. И это никому не мешало.
РЫБАЛКА
Это был ритуал всей мужской части двора, в первую очередь, наших дедов.
Рано утром в воскресенье (суббота тогда была рабочим днем) в квартирах дома начинали скрипеть двери, и всю неделю ждавшие этого действа мальчишки важно, держа в руках бамбуковые удилища, степенно шли за своими старшими наставниками.
Те были одеты в старые брезентовые куртки (робы). Кроме удочек, несли и сколоченный из реек деревянный рундук для рыбы. При этом мальчишки очень сильно переживали, что вся пойманная на этот раз рыба в тот рундук не влезет.
Коты садились по центру двора и ожидали возвращения рыбаков, тоже полагая, что рыбы будет много.
Рыба была, но не очень много. А всё потому, что на базаре в воскресенье ее цена возрастала. Но из всех рыбаков двора на закупке рыбы погорел только дядя Вася. Чего-то он на этот раз перебрал и принёс домой, выдавая за свой улов, уже соленую скумбрию. И обнаружив обман, его жена – тётя Варя – переломала мужу его удочки. Причем, на нем самом.
Рыбу носили тогда продавать по дворам. Три скумбрийки – на один рубль.
Так кому это мешало?
ФУТБОЛ
А как звенели стекла? Хрустально! И сразу же наступала мертвая тишина. И детвора во дворе растворялась в никуда. Затем начинал причитать потерпевший.
Следовала разборка, после чего во дворе появлялся радостный стекольщик. А на следующий день не раскаявшиеся грешники вновь гоняли мяч по двору под неодобрительные и очень настороженные взгляды и вопли жильцов двора.
Спору нет. Были футболисты хулиганами, но не было наркоманов.
А кому мешало их отсутствие?
ВОСПИТАНИЕ ДЕТЕЙ
1 сентября одесские дети шли в школу: перепуганные, вымытые почти до дыр, первоклассники и степенные десятиклассники. Мальчишки в белых рубашках, а девочки в белах фартучках.
Во дворе был праздник. Их проводить выходили к воротам все, в том числе все бабушки и дедушки. А детвора «валила» в школу, сжимая в руках портфели и мешочки с чернильницами. Домой приходили чистыми далеко не все. Те чернильницы-«непроливайки» имели свойство разбиваться, особенно если стучать ими по асфальту.
Дети, испачканные чернилами, начинали мыться под дворовым краном, боясь, что дома влетит за внешний вид, но чернила с рук и с лица отмывались плохо. Рубашки и фартучки тоже.
Вернувшиеся вечером с работы, родители иногда устраивали детям порку. А вот это уже многим действительно мешало… сидеть.
… И ВЗРОСЛЫХ
Использование в разборках биты – прием отечественный, так как использовалась обычная качалка – грозное оружие, особенно в женских руках.
Поселилась в нашем дворе одна семья из Тирасполя.
Отдали им запущенный подвал, так как с жильем в то время в Одессе было крайне сложно.
В семье было трое детей. А муж и отец их оказался пьяницей и семейным тираном, лупивший всех своих домочадцев.
Поначалу женский коллектив двора, не привыкший к такому обращению, в эту семью не лез. Но потом всем это надоело и в подвал отправилась местная «карательная экспедиция», возглавляемая справедливой тетей Мотей, сжимавшей в руках качалку.
О том, что происходило в подвале, можно было понять только по воплям воспитуемого. Воспитание качалкой успешно продолжалось до тех пор, пока тиран и обидчик своих домочадцев не завопил: «Помогите, милиция!».
И что же? Изменился-таки человек, хотя долго по двору передвигался как то боком, оглядываясь. Но с тех пор не безобразничал.
Так кому это мешало?